Сергея Накарякова называют «Паганини трубы». И, действительно, его игра переворачивает традиционные представления о возможностях музыкальных инструментов. Красота и одухотворенная трепетность звука, колористическое чутье, совершенство интонирования и фразировки, яркое музыкальное мышление ставят его в ряд лучших исполнителей современности вне всякого деления на инструменты и специальности.

Он ведет активную гастрольную жизнь, часто выступая в самых знаменитых залах Европы, Америки, Японии. Но регулярно приезжает и в Петербург — один из таких визитов был уходящей осенью.

Мы публикуем интервью, которое Сергей Накаряков дал Надежде Маркарян и Кириллу Манжуло. Речь, разумеется, идет прежде всего о трубе — инструменте, не очень-то ассоциирующемся у нас с сольным исполнительством, но, благодаря таким индивидуальностям, как Сергей Накаряков, явно вырывающимся на исполнительский Олимп.

Бывают ли среди труб инструменты, сделанные великими мастерами — как скрипки Страдивари? И ценны ли старинные трубы?

Скрипка и труба — это не одно и то же. Труба с современной механикой появилась в XIX веке, и, таким образом, в отличие от скрипки, старинная труба несовершенна; да и вообще с возрастом лучше не становится. В общем-то, новый инструмент — это прекрасно, если он хорошо сделан. Есть замечательные мастера, которые вручную делают инструменты, но, на мой взгляд, это не является совершенно необходимым. Например, на инструментах, которыми я пользуюсь, есть серийные номера. И это замечательные инструменты.

Может ли конкретный инструмент — конкретная труба — обладать индивидуальным тембром? Или все зависит только от исполнителя? Есть ли индивидуальное туше у исполнителя на трубе, и в результате чего оно возникает?

Инструмент сам не зазвучит, в любом случае, это прежде всего наш собственный голос на нашем инструменте. Безусловно, инструмент может тебе подходить или не подходить. Бывают более или менее тяжелые инструменты. Какие-то инструменты помогают нам, какие-то наоборот — мешают. Каждый должен найти для себя что-то… как удобные одежды: инструмент, который помогает себя выразить.

Это связано с пальцами или удобством для губ?

Это в первую очередь связано со звукоизвлечением.

У скрипача с его инструментом складываются мистические отношения. От одной скрипачки, которая впервые прикоснулась к новой скрипке, я однажды услышала: «Ух ты, она столько раз играла „Рондо-каприччиозо“, что у меня пальцы сами бегают». А уж если поиграть на чужой скрипке, то своя не будет звучать — обидится! Как с этим у трубачей?

Никакой мистики. Комбинация работы и приспособленности к инструменту. Плюс дарование, талант.

А почему вы выбрали именно этот инструмент — трубу?

Труба — это была идея моего папы, мне было тогда девять лет. До этого три года я занимался на фортепиано, ходил в обычную музыкальную школу — по стопам моей старшей сестры. Но получалось не так хорошо, как у нее. У меня было просто хорошо, а у нее — здорово. Родители были несколько расстроены этим фактом, и как-то во время летних каникул папа предложил мне попробовать трубу. Вскоре у меня была тяжелая травма позвоночника, и после того, как я три месяца пролежал в больнице, врачи запретили мне садиться — на целых полгода. Рояль отпал естественным образом. И я был этому очень рад, потому что мне не нравилось заниматься на фортепиано. Я полностью сконцентрировался на трубе.

Трубачами нередко становятся, что называется, по остаточному принципу. Это должно быть обидно для человека, который всю жизнь играет на этом инструменте?

Вы хотите сказать, что в первую очередь выбирают рояль и скрипку, а потом уже другие инструменты? Я понимаю. Но в других странах это может быть и не так. Например, в Японии практически в каждом колледже есть свой духовой оркестр. Если это женский колледж, девушки будут играть абсолютно на всех — самых больших в том числе — медных духовых инструментах. Там это более распространено, и в других странах тоже — и в Европе, и в Америке. Но и в России, мне кажется, труба становится сейчас более популярной, чем раньше.

Вам часто приходится пользоваться переложениями. Выбирая музыкальный материал для переложения, вы исходите из того, что вам нравится, или вы чувствуете природу инструмента и под этим углом выбираете репертуар?

В плане переложений мне очень повезло, потому что большинство из них сделал для меня мой папа. Мне на самом деле не приходилось заказывать, потому что папа снабдил меня переложениями на многие годы вперед. Какие-то идеи, особенно из вокального репертуара, пришли моей сестре. Мы играем вместе очень много вокальной музыки: старинные арии, романсы, песни как российских, так и западных композиторов. Папа больше специализируется на серьезных произведениях с оркестром.

То есть трудностей с репертуаром вы не испытываете?

Все равно испытываю — ни в коей мере нельзя сравнить богатство репертуара для рояля, к примеру, с тем, что имеется для трубы. Помимо аранжировок единственный выход — это играть современные произведения, новые композиции. Сотрудничество с современными авторами — обязательно. Но все же хочется поиграть музыку девятнадцатого века.

Когда вы работаете над интерпретацией какого-то для вас специально сделанного переложения, вы стремитесь создать индивидуальный образ — теперь это для трубы и это совершенно другая музыка? Или все-таки пытаетесь приблизиться к тому, что входит в культуру инструмента-оригинала?

Интересный вопрос. Мне кажется, здесь есть и то, и другое. Безусловно, я слышу ту версию, которая была изначально задумана композитором, но она абстрактна, она не чья-то конкретно. Просто в голове звучит тембр определенного инструмента. Хотя не обязательно того, для которого был написан этот опус. Я очень люблю виолончель, очень люблю валторну, очень люблю вокал, в последнее время особенно много слушаю фортепианной музыки, и в голове формируется какой-то микст. Плюс ко всему постоянно идет поиск своего собственного звука.

Труба — очень яркий инструмент с золотым, пронзительным тембром, который способен доминировать. Это как-то резонирует с вашими личностными качествами?

Способен доминировать, но в то же время на трубе можно играть массу лирических произведений. Я считаю, что так же, как на любом другом инструменте, на трубе надо петь. Как и на рояле или на струнных. Но, возможно, с трубой резонирует мое желание переживать яркие впечатления.

В ваших программах иногда появляется не только труба, но и флюгельгорн. Что это за инструмент такой?

Флюгельгорн — это очень интересный инструмент, который используется в основном в джазе. Хотя изначально на нем играли в духовых оркестрах. В джаз его привел американский музыкант Арт Фармер. И у флюгельгорна сложился джазовый имидж. Когда я начинал играть на трубе, я знал, что такой инструмент существует, но у меня просто не было возможности его приобрести, а когда такая возможность появилась, очень захотелось что-нибудь сыграть на флюгельгорне, но не было репертуара. В этом мне опять помог мой отец со своими идеями, и практически с нуля появился достаточно большой репертуар. У флюгельорна в чем-то больше возможностей, чем у трубы — благодаря расширенному диапазону в низком регистре и достаточно универсальному тембру.

Вы выступали со многими артистами, многими коллективами. Есть какие-то особенно любимые?

Мне, действительно, посчастливилось сотрудничать со многими известными музыкантами. И дело не в известности, а в том, что это действительно большие музыканты. Еще в моем детстве мне повезло — я играл с Владимиром Спиваковым, Дмитрием Ситковецким, Саулюсом Сондецкисом. С этих имен все у меня в музыкальном мире и началось.

У вокалистов есть свои ограничения, чтобы не навредить голосу. В принципе, и пианисты должны, если много занимаются, делать это очень правильно, чтобы не переиграть руки. А какие ограничения есть у исполнителей на трубе? Что уязвимо? Что поддается только при мастерском владении?

Мой педагог в течение всех этих лет — мой папа (хотя, безусловно, я учился и у трубачей, папа не трубач) — всегда внушал мне, что никаких пределов нет. И папа прав — такой должен быть настрой! Но, конечно, не все можно сыграть на трубе — в смысле репертуара ограничения есть. Также с простудой и температурой трудно играть — даже тем, у кого не работают голосовые связки, и тут трубач не отличается от пианиста. Но есть и специфика: с полным желудком играть на трубе очень некомфортно — наверное, в большей степени, чем на фортепиано.

И когда вы прекращаете есть перед концертом?

Приблизительно за три часа — такое правило сложилось за многие годы. Ну, это как перед занятиями спортом.

У пианистов есть петербургская школа, есть московская школа. А у трубачей есть свои, что называется, региональные школы?

Считается, что есть, но у меня другой взгляд на это. Американская школа, европейская, французская, немецкая, российская… На самом деле есть мода на определенную манеру игры в разных странах. Но, в конечном счете, это будет школа определенного педагога. Если, например, российский педагог будет преподавать в Германии — это какая школа?

А вы отличите друг от друга стили игры американца и немца, например?

Если за занавеской — или если развернуть их спиной — не отличу, наверное.

Мне кажется, что если у двух разных пианистов послушать Рахманинова, можно будет сказать, кто имеет российскую школу, а кто западную. И не потому, что это будет плохо сыгранный Рахманинов — это будет другой Рахманинов.

Но я сейчас не говорю об исполнителях, которых можно конкретно узнать. Я говорю о среднестатистическом трубаче. В России принято играть большим звуком и с сильным вибрато. Но также может сыграть японец или кто-то в Америке, кто наслушался записей российских музыкантов. Это дело вкуса. Опять же далеко не все в России так играют, это немножко клише. Мне, повторю, кажется, что есть школы определенных педагогов. Можно по звуку узнать, к примеру, учеников Тимофея Докшицера. Это тот великий трубач, который вдохновил меня с самого начала.

Вы говорили о пении трубы. Должна быть какая-то методология — как петь на трубе? Инструмент ведь, все-таки, создавался не для этого.

Прежде всего, надо хотеть петь на трубе. Если есть желание, в голове, по идее, должен сформироваться звуковой образ, к которому исполнитель подсознательно идет. А дальше уже надо искать сознательно.

Экспериментировать с дыханием?

Безусловно, это связано с дыханием. Но меня, по большому счету, никто никогда не учил, как дышать, хотя есть масса школ и упражнений. Возможно, мне просто повезло с природой — с первого момента сложилось так, что дыхание «легло» на инструмент, и я его никогда не менял.