Господин Кауфманн, петербургские слушатели еще не имели возможности познакомиться с вами «лично». Будем считать, что это интервью – дополнение к вашему первому петербургскому концерту. Итак: что для вас ваша профессия? Философия? Поэзия? Или просто работа?

Мне кажется, любой музыкант вам ответит, что это страсть. Да, я уверен: для меня это – прежде всего страсть. Увлечение музыкой и пением пришло ко мне очень рано, в детстве, и никогда не покидало. Я пел всегда. И всегда знал, что буду заниматься музыкой всю жизнь. Единственное, чего я не знал, – что именно пение станет моей профессией. У меня даже было опасение, что в тот момент, когда я решу сделать пение своей профессией, оно перестанет быть моей страстью и превратится просто в работу, в обязанность, в рутину; боялся, что уйдет радость от исполнения музыки. Но к счастью этого до сих пор не случилось, и я надеюсь, что смогу сохранить радость от творчества до конца своей карьеры, буду долго делиться этой радостью с публикой.

Что значит, увлечение пришло рано? Во сколько лет?

С самого раннего детства я постоянно пел – мог петь целый день. Уже в пять лет хотел научиться играть на фортепиано, но это было невозможно – пальцы были еще слишком малы. И в качестве компромисса меня отдали в детский хор. Когда я пришел на репетицию хора в первый раз, мною овладело незабываемое чувство, которое я помню и сейчас – я стоял в окружении поющих голосов, и все они в совокупности создавали гармонию. Я чувствовал, что нахожусь внутри музыки, и это завораживало. Я начал заниматься в детском хоре, потом в юношеском – несколько раз в неделю. Так и началось мое увлечение музыкой. Одновременно я посещал концерты, оперу, театр – посмотрел очень много драматических спектаклей. Концертный зал, театральные подмости – все это уже тогда восхищало меня. Я пристально наблюдал за исполнителями, чем они отличаются, будь то пианист или оперный певец: некоторые сильно волнуются, другие совершенно спокойны, кто-то исполняет эмоционально, кто-то сдержанно. Я стал осознавать, что музыка – это способ выражать свои эмоции. В первые годы обучения мне было сложно переключиться на какие-то другие аспекты пения, кроме интерпретации той или иной партии. Я не хотел делать упражнения на развитие голоса, я вообще не учитывал собственный голосовой потенциал, я хотел только одного – передавать эмоции. И это, конечно же, приводило к постоянным проблемам с голосом, так как манера пения была у меня слишком активная, даже агрессивная. Позднее я многое понял и освоил технику владения голосом, позволившую мне исполнять любые партии без ущерба для этого инструмента.

Правда, что в юности вы начали получать математическое образование?

Да, это так. После окончания школы, не переставая заниматься музыкой – с пятнадцати лет я уже брал уроки сольного пения, по совету отца я решил освоить какую-то «приличную профессию». Семья считала, что профессия музыканта не может быть прибыльной. А поскольку в школе моим вторым, после музыки, увлечением была математика (и физика), я решил поступить на математический факультет университета. Но вскоре понял, что не смогу заниматься этим всю жизнь: слишком сухо, монотонно для меня, мне нужна деятельность, в которой будет задействована не только моя голова, но и тело, а также эмоции, и где я смогу взаимодействовать с людьми. Провести всю жизнь за письменным столом или за компьютером – слишком мало для меня.

Для вас как для певца и интерпретатора в чем самое существенное отличие камерной музыки от оперной?

В опере значимыми являются сразу несколько факторов: музыкальное исполнение подкрепляется костюмами, декорациями, освещением, партиями коллег. Не могу сказать, что это делает оперное выступление легче – к тому же сейчас есть много оперных постановок, где все то, что должно поддерживать, работает против музыки и против либретто. Могу сказать только, что для того, кто делает первые шаги как певец, выступление в опере может быть средством побороть страх сцены, потому что там всегда есть защита: в виде маски, костюма или других исполнителей. В опере ты сам по себе не столь заметен, ты один среди многих. Недостатки голоса можно скрыть актерской игрой, шутками на сцене, спрятать в ансамбле.

А исполнитель камерной музыки всегда в фокусе внимания. Любой неверный звук будет тут же услышан. Какие бы ни случались промахи – все сразу становится очевидным. Я отчетливо помню, как я переживал перед моим первым концертным выступлением – гораздо больше, чем перед выходом на оперную сцену. Я прекрасно понимал, что весь концерт я должен буду выдержать в одиночку, при поддержке одного только пианиста. Должен буду поддерживать внимание и концентрацию публики, сохранять напряжение и интерес в зале до конца вечера. Я не смогу просто внезапно отвернуться в сторону: мол, секундочку, сейчас… Для молодого неопытного исполнителя это очень сложно. Сейчас я совершенно по-другому отношусь к этому: играючи, наслаждаясь вниманием публики. Я понял, как многого могу достичь в пении с помощью едва заметных нюансов, именно потому, что все внимание публики приковано ко мне. Мне не приходится сражаться с яркими костюмами, с чрезмерно насыщенными декорациями, даже с сюжетом – что часто присутствует в опере – за внимание зала: оно безраздельно принадлежит только мне.

Ваш постоянный партнер в камерной музыке – пианист Хельмут Дойч. Хотелось бы немного заглянуть за кулисы – как рождаются ваши совместные программы?

Хельмут Дойч обладает огромным багажом знаний о музыкальном репертуаре – в этом я не могу с ним соперничать. Именно он продуцирует новые идеи, предлагает оригинальные программы. У него потрясающее чутье, как можно сгруппировать песни друг с другом, чтобы рождалась определенная композиция, форма. Для меня это бесценно. Потом мы совместно обсуждаем программу, проигрываем ее на фортепиано, чтобы понять, насколько все сочетается. Вносим коррективы, что-то переставляем местами. И затем, возможно во время перелета из одного города в другой, я начинаю разучивать произведения. Незадолго до выступления мы встречаемся, репетируем и выступаем с концертом. Если он успешен, радуемся возможностям дальнейших выступлений, гастролей. Конечно, не хочется думать, что учишь программу для одного-единственного выступления. А потом начинается работа над следующей программой. Есть такие сцены, где я каждый год выступаю с новой программой. Соответственно, нужно ежегодно разрабатывать новый репертуар, что с течением времени становится все труднее.

А как проходит работа над оперными партиями?

Оперные партии я разучиваю самостоятельно, да и при подготовке песен никто не стоит у меня за спиной. Хельмут Дойч не может быть моим репетиром при разучивании репертуара, это бы заняло слишком много его времени. При отборе оперных предложений я советуюсь в основном со своим агентом, он в этом вопросе очень компетентен. Хотя окончательное решение остается за мной: я должен почувствовать, насколько та или иная партия мне близка. Затем я работаю со своим коучем-концертмейстером. К счастью, это занимает не так много времени – уже после третьего или четвертого занятия я запоминаю партию. Какие-то детали разбираю уже самостоятельно, накануне общей репетиции. И можно выходить на сцену.

Вы как сейчас характеризуете свой голос: все-таки как лирический или уже нет?

Я ощущаю себя лирическим тенором, который имеет возможность петь достаточно активно, драматично. Стать драматическим тенором для меня достаточно проблематично, поскольку, если переходишь в зону высоких тонов, может случиться так, что потеряешь низкие. Если постоянно исполнять «тяжелые» партии, может уйти легкость в голосе. А для меня очень важно ее сохранить: без нее невозможно исполнение песенного репертуара. Я стараюсь соблюдать меру. Конечно, со временем оперные партии, за которые я берусь, усложняются и «тяжелеют». И шаг за шагом я приближаюсь к драматическому пению. Но я стараюсь сохранять специфику своего голоса, активно выступая с песенным репертуаром или отдавая предпочтение более легким оперным партиям. Я хотел бы сохранить подвижность и легкие модуляции своего голоса, чтобы как можно дольше исполнять любимый песенный репертуар.

Есть ли в вашем репертуаре русская музыка? Не хотите ли спеть Германа?

Я пока не пел ни Германа, ни Ленского. Но я твердо намерен когда-нибудь исполнить Германа. В одном из интервью я легкомысленно заявил, что как только я немного выучу русский язык, я непременно буду петь Чайковского. И теперь меня нередко спрашивают, когда же я наконец выучу русский? Это вопрос времени, хотя я признаю, что многое зависит и от силы воли. В настоящее время я разучиваю сразу несколько партий, мой график очень напряженный, и поэтому это не самый подходящий момент, чтобы взяться за освоение нового языка. Но рано или поздно я освою русский. Не могу себе представить исполнение оперной партии на языке, который мне совершенно неизвестен. Речь не идет о великолепном владении, но мне необходимо обладать базовым лексическим запасом, я должен понимать, что означает каждое слово в предложении, которое я пою. Если этого не знать, то навсегда останешься в рамках выученной интерпретации, не будешь иметь интонационной свободы, а ведь именно она может изменить значение произносимого до неузнаваемости. Это было бы очень досадно.

Сколько же языков вы знаете сейчас?

Пять, и этого, с моей точки зрения, недостаточно. Есть прекрасные русские оперы, есть пара чудесных опер на чешском языке. И ко всему этому я не могу пока подступиться. Мне пришлось спеть «Проданную невесту», но на немецком, а это не считается. А уж Герман в моей карьере должен быть обязательно, я не позволю ему сбежать от меня.

Забавный вопрос: вы любите мороженое? Как вы вообще, и ваш голос в частности, относитесь к холоду?

Да, я люблю мороженое. И не верю, что можно простудиться, поев мороженого. И я достаточно терпимо отношусь к холоду. Жить там, где на протяжении всего года холод и мороз, я бы не хотел, поскольку люблю тепло. Но и не отношусь к тем чувствительным певцам, которые боятся любого сквозняка. Могу выйти на улицу без верхней одежды – не на час конечно, а на некоторое время. Короче, не верю, что от кратковременного пребывания на холоде можно заболеть.

Есть одна интересная история, связанная с мороженым. Раньше исполнители охотно его употребляли – мороженое и сорбет, замороженный сок. Бытовало убеждение, что эти лакомства остужают голос. Считалось, что во время пения голосовые связки нагружаются, возможно, перегреваются и немного припухают, и охлаждение им будет весьма полезно. Американские певцы до сих пор пьют воду со льдом в перерывах. Еще известный пример: Лучано Паваротти между выходами на сцену держал во рту кубики льда – по той же самой причине. А во времена Россини существовала традиция включать в оперы так называемые «сорбетные арии» – когда перед финалом оперы на сцене пел какой-то малозначительный для основного сюжета персонаж, чтобы ключевые фигуры представления могли в этот момент отдохнуть, попить сорбета и выйти на сцену свежими и полными сил. Так что мороженое – это не так уж плохо для певцов.

Беседовала Маргарита Ян